Как охарактеризовать этого неугомонного, многогранного, богатого человека? Кто он, Адам Мальдис? Журналист? Безусловно. Об этом даже записано в университетском дипломе. Да начинал свой трудовой путь с районной газеты, в которой и добросовестно отслужил три года. Потом много лет редактировал ежемесячный бюллетень «Контакты и диалоги», серийный сборник «Возвращение». Сотрудник известного еженедельника «Голос Родины», обозреватель газеты «СБ. Беларусь сегодня».

Писатель? Несомненно. Первую его повесть «Осень посреди весны» высоко оценил Владимир Короткевич и очень советовал продолжать творческую работу. Однако вторую повесть из-за острого дефицита времени все никак не удается закончить...

Ученый: доктор филологических наук, профессор. Автор многих монографий, в которых он предстает как неутомимый искатель, вдумчивый исследователь и первооткрыватель многих интересных, а иногда просто сенсационных исторических и литературных фактов.

Краевед. Любовь к родному краю, к вчерашнему и сегодняшнему дню Беларуси живет в нем с юных лет. Своей малой родине он посвятил книгу «Островеччина, край дорогой...», а в многочисленных исследованиях раскрыл многие тайны нашего национального культурного наследия.

Энциклопедист. Этого звания он заслуживает, как никто другой. Глубокие, разносторонние знания литературоведа, историка, краеведа, географа, этнографа в сочетании с личными качествами — живым, пытливым умом, цепкой памятью, неутолимым любопытством — делают его личность универсальной и уникальной.

Общественный деятель Адам Мальдис был многолетним руководителем Международной ассоциации белорусистов, он председатель комиссии «Возвращение» при Белорусском фонде культуры, член двух специальных межведомственных комиссий при Совете Министров республики.

Весомым достоянием его научной творческой работы стали почти два десятка емких книг. Наиболее удачной среди них Адам Осипович считает «Жизнь и вознесение Владимира Короткевича». Здесь ему удалось соединить в одно целое мемуары, эссе и литературоведение. Самой дорогой для автора книгой является «Путешествие в XIX век». Дорогой, потому что это была первая серьезная попытка рассказать о нашем культурном наследии, нарисовать яркие портреты писателей, композиторов, путешественников, деятелей освободительного движения. И, конечно же, писалось все это с большим желанием, от души и для души.

Приятно отметить, что активная и плодотворная работа Адама Мальдиса достойно отмечена высокими наградами. Он лауреат Государственной премии Республики Беларусь, удостоен медали Франциска Скорины.

Где откопать рукописи

— Адам Осипович, удается ли вам при всей вашей фантастической загруженности следить за новинками белорусской литературы?

— Могу сказать, что в курсе многих литературных новинок. И в отличие от тех, кто утверждает, будто у нас нет ничего значительного, интересного, считаю, что есть и интересное, и значительное.

И уровень нашей литературы достаточно высок. Нужно только отделить (хорошо, чтобы это делалось еще на стадии подготовки к печати) зерно от мякины. Считаю, что и в «Полымі», и в «Маладосці» в каждом номере есть две-три-четыре публикации, достойные серьезного внимания, самой высокой оценки. В современной белорусской литературе, несмотря на жалобы, есть немало интересного, значительного. В то же время увеличивается количество графоманов. И вообще количество слабых книжек сейчас, когда можно издавать за свои деньги или за деньги друга, катастрофически нарастает.

Короче говоря, работа литератора становится более массовой и менее подконтрольной. Все-таки в советское время государство ставило своеобразный фильтр (правда, когда-то в нем задерживались и настоящие таланты, как, скажем, Василь Быков, Владимир Короткевич, но это уже другое дело). Тем не менее одновременно это был надежный фильтр графоманов. Как известно, функции такого фильтра выполняли художественные редакторы. Где сейчас такие редакторы? В частных издательствах книги иногда издаются вообще без всякой редактуры. Что принес, то и печатают, лишь бы автор платил деньги.

В наше время, когда все большую власть над человеком берет компьютер, интернет, некоторые скептики склонны думать, что книжка вообще отмирает. Но мне кажется, что этого никогда не будет. Просто книга станет более дорогой, более совершенной в художественных и полиграфических отношениях. Зато и ценить ее будут больше.

— Может ли художник оставаться свободным, живя в обществе? Он должен быть свободным, как птица, быть творцом чистого искусства? Какими критериями нужно пользоваться при определении такой тонкой, хрупкой материи, как свобода творчества?

— Какими критериями? Прежде теми писаными и неписаными нравственными законами, которые установились в обществе. И, конечно же, заповедями и принципами христианской морали. Если для человека нет ничего святого, все дозволено, то тогда возникает вопрос: а куда мы придем с такой моралью?

Я как-то задумался, почему Всевышний изгнал Адама и Еву из рая. Что они нарушили? А нарушили они запрет не трогать плод с дерева познания, с дерева добра и зла. Иначе говоря, перешли границу, за которой начинается для человека опасность. А мы что сейчас делаем? Нарушаем на каждом шагу. Особенно это опасно для литератора, ибо тем самым он разрушает не только себя, но и читателя.

— Почему это стало возможным?

— Потому что литературная профессия стала слишком модной. А это не мода должна быть, а духовная потребность, душевное призвание. Если ты одержим этим, не можешь не писать — тогда пиши. А если тебе все равно, писать по-русски или по-белорусски, исторический роман или фэнтези, то лучше не берись за перо, не садись за компьютер. Короткевичу, например, было не все равно. И Быков не выходил за рамки своей тематики, а если и выходил, то это были не лучшие произведения.

— Как вы считаете, писатель должен задавать вопросы или давать ответы? Литература — это лекарство или только термометр?

— И то, и другое. Хорошая книга, безусловно, должна помогать человеку в решении непростых жизненных вопросов, но не в виде назойливых советов, готовых ответов, а подготавливать, подталкивать его, чтобы он сам пришел к определенному решению. Ведь если это будет открытое поучение — делай так и не делай так, — читателю станет скучно, и, скорее всего, он такую книжку отложит в сторону. Истина должна быть вложена в эмоциональную, глубоко психологическую оболочку. Только то, что человека взволновало, что он пережил сердцем, станет надежным достоянием его ума.

— Как известно, еще в XII веке мы имели такое талантливое произведение, как «Житие Евфросинии Полоцкой». Чуть позже прославился своими блестящими проповедями Кирилл Туровский. А отличная публицистика Франциска Скорины? А гениальная «Песня про зубра» Миколы Гусовского? И много других литературных произведений, которые были известны за пределами белорусских земель, можно еще вспомнить. Почему же в XIX веке нам пришлось фактически начинать все как бы заново? Почему наша литература начала развиваться с определенным запозданием по сравнению с соседними странами?

— Вопрос действительно непростой. В развитии культуры, литературы в частности, большую роль играют творческие связи поколений, преемственность традиций. У нас же эти связи на долгое время были искусственно прерваны. Причины известные — полонизация, русификация. И начинать надо было все заново, хотя и не на голом месте. Были образцы, и достаточно высокие. «Тарас на Парнасе», «Энеида наизнанку». Произведения Дунина-Марцинкевича.

Но на дворе стояло уже XIX столетие. Изменилось время, другими стали обстоятельства. И начинать на уровне летописей или анонимных произведений было бы нонсенсом. Задача заключалась в том, чтобы искать новые пути, новые художественные средства. Равняться не только на достижения своего прошлого, но и на современный уровень европейской литературы. Никакое подражание результата не дало бы. Возрождение предстояло вести на собственной почве с учетом всех национальных особенностей. Поэтому мы немного задержались.

— Вы много времени и творческих сил отдали исследованию жизни и творчества одного из основателей белорусской литературы — Франтишека Богушевича. В печати сообщалось, что внучка Богушевича в 1941 году принесла в Белорусский музей в Вильнюсе с полкилограмма рукописей своего деда. Где эти рукописи сейчас?

— Трудно сказать. Скорее всего утеряны. Когда расформировали виленский музей, след их потерялся. Отдельные рукописи есть в нашей академической библиотеке, но ведь это не полкилограмма — несколько страниц. А жаль, потому что там, наверное, были вещи, которые нигде не печатались.

— А что стало с теми 17 страницами богушевичской рукописи, которые имел в своем архиве бывший редактор «Гродненской правды» Андрей Буров? Тоже исчезли?

— К сожалению, исчезли. Как исчезла книга «Скрипочка белорусская», изданная в Пруссии, но на границе изъятая российскими властями. А где искать рукописи «Дудки белорусской», изданной в Кракове, «Смыка белорусского», изданного в Пруссии? Бесследно пропало также несколько рассказов, которые у нас нигде не печатались. Как видите, творческое наследие Богушевича понесло убытки непоправимые.

— Но какие-то рукописи вы откопали (в прямом смысле) на огороде в Кушлянах. Что это за рукописи и как вы их нашли?

— Это, скорее всего, были письма Элизы Ожешко к Богушевичу. Они некоторое время активно переписывались. К сожалению, от писем остались одни клочья. Мы отдавали их на реставрацию криминалистам — ничего не смогли прочитать. Восстановили только пару слов, почерк напоминает Ожешко.

А как нашел? Когда приезжала внучка Богушевича, мы вместе с ней поехали на родину ее деда. И там местные жители неожиданно вспомнили, что якобы на огороде что-то зарыто. Председатель колхоза дал людей, и мы довольно быстро нашли небольшую банку. Зарыта она была неглубоко, от морозов треснула, и бумага с годами истлела. Такой вот незамысловатый сюжет.

— Зато куда более причудливый сюжет, кажется, закручивается вокруг имени Павлюка Багрима. Уже не один год в среде ученых и краеведов-любителей ведутся жаркие споры относительно авторства хрестоматийного стихотворения «Заиграй, заиграй, хлопче малый...» Если не Багрим его написал, то кто? Вы также были вовлечены в орбиту этих споров. И к какому выводу пришли?

— Последние факты и логика свидетельствуют, что Павлюк Багрим, скорее всего, не был автором стихотворения. Умом я соглашаюсь с этим, а сердцем принять трудно. Разрушается красивый миф о том, что мы имели единственного крестьянского поэта первой половины XIX века, что и у нас, у белорусов, кроме поэтов из шляхты, существовал в то время свой потенциальный Шевченко.

Однако факты, добытые разными исследователями, неопровержимо доказывают: семья Багрима, оказывается, жила безбедно, а потом, благодаря выгодному браку Павлюка, даже богато; отец его не был «палками забитым», а самого парня не сдавали в рекруты на 25 лет; и, наконец, во время восстания у юного Павлюка был изъят совсем другой стих — переписанная «беседа» Яна Борщевского «Грабежи мужиков».

Так кто же тогда написал «Заиграй, заиграй, хлопче малый...»? Есть версия, что его автором является бывший новогрудский адвокат, а после разгрома восстания 1831 года — политический эмигрант Игнатий Яцковский. Именно он впервые напечатал это стихотворение в анонимной книге, а фактически романе «Повесть моего времени, или Литовские приключения» — как на белорусском языке, так и в переводе на польский. Но почему тогда Яцковский напечатал его не под своим именем, а сослался, якобы на произведение принадлежащее перу «Петрака из Крошина»? Не совсем понятно, зачем понадобилась такая мистификация? К тому же называется Петрак, а не Павлюк.

Высказываются осторожные предположения и относительно Александра Рыпинского. Но если судить по его балладе «Нечистик», то он явно не дотягивает до того уровня поэтического мастерства, с которым написан стих «Заиграй...». Еще меньше вероятен как автор Ян Борщевский, зато больше — Юлиан Лесковский.

Поэтому на сегодняшний день мы можем сказать только то, что автором знаменитого стихотворения является не Павлюк Багрим. А вот кто — для выяснения этого ученым еще предстоит выполнить большую исследовательскую работу.

— Кстати, под сомнение попал не один Павлюк Багрим. Существуют разные мнения и по поводу авторства «Пинской шляхты».

— Знаете, откуда это пошло? Впервые, еще в 2000 году, такое сомнение выразила в иностранной печати профессор Нина Мечковская. Ее неожиданно поддержал известный английский белорусист Арнольд Макмилин, который публично об этом заявил на Международной научно-практической конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Винцента Дунина-Марцинкевича.

Какие же аргументы выдвигаются против авторства нашего дударя? Мол, все его тексты написаны латиницей, а «Пинская шляхта» — кириллицей. Далее. В Пинском районе Дунин-Марцинкевич никогда не бывал, а в Столинском районе, который писатель несколько раз посещал, говорят иначе. В произведении — заметное влияние «Наталки-Полтавки» Ивана Котляревского, а связи автора «Пинской шляхты» с украинской литературой никем не установлены. Наконец, как еще один аргумент против, называется тот факт, что сам Дунин-Марцинкевич среди своих произведений в письме в редакцию петербургского журнала «Край» «Пинскую шляхту» не назвал.

А теперь давайте рассмотрим доводы «за». «Пинская шляхта» была написана после того, как писатель отмучился более десяти месяцев тюремного заключения, его перевод «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича на белорусский язык латиницей был изъят и уничтожен царскими властями, а сам он вынужден был дать обет, что впредь будет пользоваться только кириллицей. Что и сделал в своем сатирически-комедийном фарс-водевиле.

Утверждают далее, что Дунин-Марцинкевич не знал пинских говоров. Но «Пинская шляхта» (обращаю на это особое внимание) написана не на естественном говоре, а на искусственном, стилизованном, придуманном языке. На том самом, на котором издавалась и «Мужицкая правда».

И, пожалуй, самый существенный аргумент «за»: белорусский Дударь был не только хорошо осведомлен в юриспруденции теоретически, но и лично прошел через такое следственное и судебное крючкотворство, что ярких сатирических деталей хватило бы не на одну «Пинскую шляхту».

Есть и литературоведческие доводы. В свое время мне посчастливилось найти в Варшаве среди бумаг Александра Ельского рукопись поэмы Дунина-Марцинкевича «Из-под Ислочи, или Лекарство на сон». Так вот, в этой поэме находим строки, которые прямо перекликаются с «Пинской шляхтой». Да и в самом «полесском» оригинале можно обнаружить явные следы авторского вмешательства. А то, что этот оригинал написан именно рукой Дунина-Марцинкевича, не так давно подтвердила и графическая экспертиза.

Таким образом, если подходить к проблеме комплексно, с учетом всей совокупности фактов и факторов, то вслед за нашим авторитетнейшим ученым Геннадием Киселевым я тоже могу сказать: для научных выводов, якобы Дунин-Марцинкевич не является автором «Пинской шляхты», нет достаточных оснований.

Пророчества гения

— Правда жизни и правда литературы — это одно и то же или все-таки эти понятия разные?

— Разные. Как-то мы с Короткевичем поехали на мою Островеччину и пошли на то место, где стоял крест Анелина вблизи бывшего имения. В прежние времена сюда, в это поместье, якобы приезжали и Калиновский, и Сырокомля, и другие известные люди. Когда я рассказал легенду о кресте, Короткевич неожиданно предложил: «Знаешь что, старик? Давай мы напишем на этот сюжет произведения — ты свое, а я свое. Посмотрим, что из этого выйдет».

Я сразу начал отнекиваться, ссылаясь, что я не писатель, а литературовед.

«Ну и что? — настаивал на своем Короткевич. — На розыгрыши у тебя хватает фантазии. Вот и здесь придумай сюжет, разыграй героев — и стило в руки. Пиши!»

Так родилась моя первая повесть «Осень посреди весны».

Я к чему это рассказываю? Иногда в жизни такого не было, а в литературе можно смоделировать. Если взять ту же мою повесть, то, скорее всего, в реальности такого не было, чтобы в одно и то же время в одном и том же месте оказались вместе и Калиновский, и Сырокомля, и Гелена Киркурова, и исправник Ошмянского уезда, и другие действующие лица. Историк меня здесь, как говорится, положил бы на лопатки, с легкостью доказав, что такого не было. Не было, но могло быть! Потому что не противоречило духу того времени. Я мыслил логическими категориями, не выходя за пределы возможного, за пределы характера исторических личностей. Вот в этом и заключается разница между правдой реальной и правдой художественной. Вымысел художнику нужен для того, чтобы более ярко, глубоко, впечатляюще передать идею, главную мысль произведения, однако этот вымысел не должен нарушать естественность, логику событий и чувств.

— 2010 год был годом Владимира Короткевича. Мы впервые так широко и достойно отпраздновали юбилей нашего литературного классика или, как все чаще и чаще называют Владимира Семеновича в печати, нашего национального гения. Как вы считаете, определение «гений» действительно соответствует масштабу и силе таланта Короткевича, или здесь есть определенный налет юбилейности?

— Нет, нет, юбилей здесь ни при чем. «Гений» полностью соответствует масштабу его таланта, глубине его мыслей и невероятным пророчествам. Творческое наследие Владимира Короткевича чрезвычайно богато и многогранно. Поэзия, проза, драматургия, публицистика — все было под силу этому волшебнику пера. Мне кажется, нет жанра, в котором бы он не попробовал себя. И не просто попробовал, а показал блестящие примеры совершенства.

Дело еще и в том, что Короткевич опережал свою эпоху. Предчувствие будущего и радовало его, и пугало. Радовало, так это будущее виделось ему светлым и прекрасным. А огорчало, так как понимал, что мы к такому будущему еще не подготовлены. Думаем и действуем, как здешние. И поэтому как художник, как гражданин многое делал для того, чтобы подготовить нас, белорусов, к тому счастливому моменту, когда нам неожиданно подарят свободу и независимость, а мы особо не будем знать, что делать с этим богатством. Всем своим творчеством он стремился пробудить национальное самосознание, показывая наши богатые традиции, наше славное историческое прошлое.

— На одной из пресс-конференций, посвященных памяти Владимира Короткевича, роман «Христос приземлился в Гродно» вы назвали своим любимым произведением. Почему?

— Потому что считаю это произведение наиболее зрелым в художественном отношении. Во всех других его произведениях главные герои — это тот же Короткевич с его менталитетом, с его чувствами и мыслями. Его легко узнать и в романтично восторженном Алесе Загорском из романа «Колосья под серпом твоим», и в непоседливом зачинщике крестьянского восстания Романе Ракутовиче из повести «Седая легенда», и в пытливом ученом-фольклористе Андрее Белорецком из «Дикой охоты...», и в молодом талантливом историке Антоне Космиче из «Черного замка Ольшанского».

А вот в романе «Христос приземлился в Гродно» нет и следа автобиографичности. Здесь абсолютно придуманные герои. Степень художественной абстракции наивысшая. Да и по своей структуре произведение, на мой взгляд, самое завершенное.

— В своей краткой биографии «Дорога, которую прошел» Владимир Короткевич пишет: «...сдал в "Пламя" свой новый роман "Колосья под серпом твоим". Сдал первый том. Второй не выпускаю из рук, дорабатываю». Это речь идет о второй книге, которая напечатана, или имеется в виду то самое продолжение романа, которое так и не увидело свет?

— Здесь скорее всего речь идет о второй, опубликованной книге. А продолжение романа, видимо, было. Ведь Володя так не переживал бы, когда его квартиру обокрали, пока он отдыхал в Крыму. Жена все горевала по поводу каких-то серебряных ложек, еще чего-то, а он даже сердился: «Что там ложки! Они знали, что воровать. Били под самый дых...» По всему видно, переживал за рукопись третьей и четвертой книг.

— А прямо он ни разу не говорил, что у него лежит готовое продолжение?

— Прямо не говорил. Он, видимо, думал, что мы и так обо всем догадываемся. Мы же все время его «пилили»: почему не продолжаешь, почему не заканчиваешь роман? А он только отмахивался: «Думаете, мне легко? Это же надо будет отправить людей в ссылку, на виселицу, а ведь они — мои дети». Дело в том, что в напечатанных книгах восстания еще нет. А Короткевича больше пугало именно восстание. Он не был революционером, который бы звал на баррикады. Он, скорее, выступал за эволюционное развитие событий. Считал, что народ должен спокойно, мирно делать свое дело.

А продолжение было написано, было. Иначе он не давал бы Дубенецкой, тогдашнему директору издательства «Художественная литература», обещание, что «скоро мы сделаем с вами благое дело».

— Адам Осипович, вы были близким другом Короткевича. Расскажите, пожалуйста, каким он был в жизни — в отношениях с друзьями, с коллегами, домашними. Ходят различные мифы: что он якобы мог за несколько ночей написать целую повесть; что характер имел неугомонный, импульсивный, страстный; что мог надолго выключиться из творческой работы по причине известной слабости...

— Ну, конечно же, преувеличение насчет ночной активности. Он столько никогда не писал. Но писал действительно быстро и, как правило, начисто, ведь сначала все до деталей продумывал в голове, а тогда уже брался за ручку. Черновиков у него не было.

Правда и то, что Короткевич был человек импульсивный. Но очень коммуникабельный. Он мог легко заговорить с крестьянином на улице, с кондуктором в трамвае, с архиепископом Антонием, который жил по соседству. Очень просто и естественно входил в контакт с самыми разными людьми. Что касается «слабости», то она у Володи была не больше и не меньше, чем у многих наших авторов.

— А как Владимир Семенович воспринимал критику в печати?

— По-разному. Когда вышел фильм «Дикая охота короля Стаха», я опубликовал в «ЛИМе» рецензию под названием «Еще один хороший средний». Прихожу к Володе и говорю: «Ты теперь начнешь меня дубасить или после?» — «За что?» — «За рецензии». — «Ну почему? Все правильно. Я тоже считаю, что фильм получился средний».

Если претензии были обоснованы, верны и убеждали его, то он такую критику принимал. А если нагородят лишь бы чего, то здесь его черти брали. Знаете, о Короткевиче и как человеке, и как художнике можно рассказывать бесконечно. Подытоживая, хочу отметить одно: белорусская литература в его лице достигла европейского уровня, и сейчас мы должны, обязаны удерживать этот уровень.

Счастье как процесс

— Адам Осипович, откуда вы родом? Кто были ваши родители? Каким было ваше детство, школьные годы?

— Родился я на Островеччине, в деревне Рассолы. Родители мои — обычные крестьяне. Правда, может, немного и не совсем обычные, так отцовские предки были литовцы. А мать — из соседней деревни Задворники, из более богатой семьи, из белорусов. Кроме белорусского языка, другого и не знала. Интересно, что родители моих родителей согласия на их брак не дали, и поэтому молодые влюбленные убежали в Петербург и там поженились.

Во время Первой мировой войны отец, солдат царской армии, попал в немецкий плен. Оказался в Баварии, работал чернорабочим в католическом монастыре. Из плена бежал, домой возвращался пешком — ночью шел, а днем прятался. Увидев свет, познав немецкий порядок, он после возвращения уже немного иначе смотрел на хозяйство — более рационалистически. Любил дисциплину, культуру. За что чуть не поплатился. Чтобы выполнить противопожарные требования брата-соседа, должен был накрыть свой дом жестью. А потом его за это хотели раскулачить. Спасло то, что отец одним из первых вступил в колхоз.

Семья наша была небольшая. Детей рождалось много, но они один за другим умирали. Остались только моя старшая сестра и я.

— А что определило ваш выбор профессии? Наверняка, родители хотели, чтобы вы остались при них, взяли хозяйство в свои руки?

— Может, и хотели, но мне об этом никогда прямо не говорили. А свой выбор я сделал сам. В школе я много писал, печатался в различных газетах. Чаще всего в «Пионере Беларуси». Первый стишок опубликовал в районной газете еще в седьмом классе. Активно участвовал в работе молодечненского, «ермоловичского» литобъединения. Но, как видите, поэтом не стал. А вот журналистика мне нравилась. Поэтому и поступил на отделение журналистики БГУ. Однако журналистам я тоже не стал. Отработав три года в районке, поступил в аспирантуру и серьезно занялся кандидатской диссертацией. Вкус исследовательской работы я почувствовал еще студентом. А чуть позже окончательно убедился, что мое истинное призвание — наука. Чем и занимаюсь последние пятьдесят лет.

— Знаю, что вы почти три десятилетия работали в Институте литературы Академии наук. А затем — неожиданно для многих — ушли из института и возглавили Национальный научно-просветительский центр имени Ф. Скорины. Как и почему это произошло?

— Центр был создан по решению ЦК КПБ в рамках мероприятий, посвященных юбилею нашего великого первопечатника. Сначала центр существовал при Институте литературы, а затем пришли к выводу, что это должно быть учреждение самостоятельное. С функциями бывшего Инбелкульта.

Возглавить Скориновский центр поручили мне. Наверное потому, что я, во-первых, в какой-то мере занимался исследованием аналогичной проблематики и, во-вторых, был президентом Международной ассоциации белорусистов, которая имела своих людей, добровольных наших пропагандистов в 23 зарубежных странах.

После того, как все организационные проблемы были решены, встал вопрос: а кто нас будет финансировать? Я доказывал, что научно-просветительский центр, главной задачей которого является пропаганда белорусской культуры за рубежом, должен быть при правительстве республики, как это сделано в других странах. Это придаст учреждению вес, значимость, расширит его возможности. Однако в Совете Министров не согласились и присоединили нас к Министерству образования. Хотя мы были там не совсем уместно. Логичнее было бы приписать нас к Министерству культуры или Министерству иностранных дел.

— Тем не менее в течение почти десяти лет вы проводили активную и плодотворную работу с белорусскими диаспорами зарубежья, действенно, целенаправленно занимались вопросами реституции национального наследия, которое оказалось за пределами Беларуси. И вдруг новая неожиданность — ваш уход с поста директора и вообще закрытие центра. Но вы и на новых своих постах не прекратили заниматься вопросами диаспор и реституции.

— Заниматься-то я занимаюсь, но далеко не в той мере, в какой хотелось бы. Из-за финансовых трудностей прекратилось издание ежемесячного бюллетеня «Контакты и диалоги». Большой перерыв сделан в выпуске серийного сборника «Возвращение». Фактически прекратил свое существование бюллетень «Белоруссика — Albaruthenica». А то, что делается, делается на общественных началах, на голом энтузиазме бывших сотрудников центра.

— Видимо, ради идеи шла работа над энциклопедией знаменитых белорусов, которые волею судьбы оказались за границей?

— Вы имеете в виду энциклопедический справочник «Белорусы и уроженцы Беларуси в пограничных странах»? В фактически новое издание добавлена еще почти тысяча персоналий.

— Адам Осипович, как вы относитесь к компромиссам. Компромисс и беспринципность — это разные понятия?

— Разные. Беспринципность — это нежелание отстаивать свою точку зрения. А компромисс? Он диктуется реальной жизнью. Есть очень хорошая французская поговорка: все споры заканчивались бы очень быстро, если бы ошибалась только одна сторона. Без компромиссов обойтись невозможно. Возьмем, например, книгу «Нашему добрососедству — тысяча лет», которую мы готовили вместе с литовскими коллегами. Если бы мы не поняли друг друга, не пошли друг другу навстречу, то книга могла бы и не выйти. Поэтому всегда нужно искать разумное, взаимоприемлемое решение.

— В последнее время много споров ведется по поводу того, можно ли ставить знак равенства между интеллигентом и интеллектуалом. На Западе, как вы знаете, вообще не существует понятия интеллигент. А в нашем обществе, на ваш взгляд, есть интеллигентность? И если есть, то что это такое?

— Ну, наверное, прежде всего понимание, что ты на этом свете не один, что кроме тебя есть еще другие люди. Интеллигент и интеллектуал — понятия все же разные. И они не обязательно должны совпадать. Мой тесть, крестьянин, а потом колхозник Кароль Вишневский, был из шляхты. И вел себя как настоящий интеллигент, хотя был почти неграмотный, умел только расписаться. Так вот интеллигентность — это постоянное ощущение, что рядом с тобой такие же, как ты, и ты должен относиться к ним так же, как бы ты хотел, чтобы они относились к тебе. А это, поверьте, очень непросто.

— Вы по натуре кто — пессимист или оптимист, веселый или хмурый, добрый или жесткий?

— Это зависит от обстоятельств. Жизнь идет, как говорил когда-то Короткевич, полосами. Выпадает то черная полоса — и тогда все кажется плохим, немилым, то светлая — и тогда окружающий мир воспринимается также светло, радостно. При всем при том я все же больше оптимист, чем пессимист, и скорее веселый, чем хмурый. А если иногда бываю мрачен, то это реакция на хамство. Я органически, как и когда-то мой отец, не переношу мат. Ну и лесть тоже.

— Можете ли вы сформулировать, что такое счастье?

— Счастье?.. Это, видимо, удовольствие от того, что делаешь. Хотя, конечно, полного счастья не бывает. Это процесс. Но чувствовать, что ты к этому состоянию все ближе и ближе — это очень хорошо.

— Вы верите в любовь с первого взгляда?

— Верю.

— А в вечную любовь?

— Вечная любовь... Если это понимать как секс, то он вечным быть не может. Если имеется в виду чувство, то любовь должна перерасти во взаимное уважение, глубокое взаимопонимание.

— Ваше отношение к музыке — прошлой, современной...

— К классической — восхищенное. В свое время я брал абонементы на концерты в филармонии. Сейчас, стыдно признаться, редко там бываю. То же самое с кино, театром. Нет времени. В постоянном цейтноте.

— Любите ли вы песни? Сами поете?

— Нет, сам не пою. Хотя был в моей жизни один курьезный случай. Когда я учился в школе, в соседнем колхозе имени Сталина создали хор. И вот ради массовости туда включили и меня. Потом руководить хором прислали из Сморгони профессионала, заслуженного деятеля культуры Александра Деругу. Он стал проверять, кто на что способен. Выслушав меня, он очень удивился: «Кто вас, мой дорогой, включил?»

С тех пор я больше не рискую петь. Но очень люблю слушать, как поют другие. Особенно когда поют народные песни. Как же красиво умел их исполнять Володя Короткевич! И голос у него был красивый.

— Ваше любимое занятие, кроме литературы...

— Когда-то я коллекционировал открытки, марки, связанные с литературой. Продолжаю делать это немного и сейчас, но уже без особого энтузиазма и системы. Марки пришлось продать — одно время остро нужны были деньги на лечение жены. А открытки передал известному коллекционеру Лиходедову — там они не пропадут. Когда-то увлекался фотографией. Любил удить рыбу, ловил форель в нашей Лоши. Люблю собирать грибы.

— У вас много друзей?

— К сожалению, круг друзей сужается. Дружба — штука непростая. Она, скорее, бывает среди равных, единомышленников. Но это не значит, что мой друг должен думать так, как я. Важно, чтобы он понимал, о чем я говорю, а я понимал, о чем говорит он.

— И в заключение — вечный, библейский вопрос: в чем, по вашему мнению, смысл жизни?

— Смысл в том, чтобы прожить ее достойно, в соответствии с народной, христианской моралью. Вместе с тем человеку нужно давать право и на ошибку. Почему? Потому что всего предвидеть невозможно. Хотя, если бы у меня сейчас спросили, выбрал бы я какой-то другой жизненный путь, то я ответил бы: в общем пошел бы тем же путем. Только уже больше, чем в молодости, ценил бы время. Ведь жизнь — ценнейший Божий дар, и тратить его на пустое — непозволительная, преступная роскошь.

Беседу вел Зиновий Пригодич, 27 августа 2015 года. Источник: газета «Звязда», в переводе: http://zviazda.by/2015/08/97948.html