С писателем Борисом Саченко (1936 — 1995) я познакомился сначала заочно. Работая в «Звязде», в отделе литературы и искусства, не раз слышал от заведующего этого отдела Алеся Трояновского фамилию Саченко: то они куда-то вместе ездили, то друг у друга гостили, то говорили по телефону... Но почему-то Борис Иванович ни разу не зашел в редакцию, чтобы я мог наконец-то его увидеть.

А вскоре я перешел на работу в ЦК КПБ, в сектор художественной литературы. И случилось небольшое чудо: одним из первых, кто позвонил и поздравил меня с новой должностью, был... Борис Саченко! Вскоре после этого состоялась и наша первая встреча, знакомство и непродолжительный, немного хаотичный разговор.

От той встречи осталось у меня теплое, искреннее чувство. Особенно тронуло то, что Борис Иванович, рассуждая о творчестве молодых, вспомнил и некоторые мои публикации, промелькнувшие в «Звязде», в «Полымi». И, может быть, не столько тронуло, как поразило: оказывается, писатель находит время, чтобы внимательно следить за всем, что происходит в литературе, в журналистике.

В общем, мне кажется, Борис Саченко далеко не полностью реализовал свой нешуточный талант организатора, талант руководителя. Когда справедливость наконец будто победила и его назначили главным редактором издательства «Белорусская энциклопедия», с каким энтузиазмом взялся он за новое, сложное, но такое близкое, дорогое для него дело! Сколько интересных, перспективных планов вынашивал в те месяцы!

Борис Иванович пришел на свою беспокойную должность в перестроечное время, не очень благоприятное для энциклопедических изданий. И все же он усердно и решительно взялся за создание своей — именно своей! — универсальной, 18-томной энциклопедии. Были созданы словари по всем отраслям знаний, подготовлены первые тома... Однако совершить задуманное до конца ему, к сожалению, не удалось — издание «БелЭн» было закрыто после его смерти.

И все же, отдавая должное организаторскому таланту, многим общественным хлопотам, хочется отметить, что не это было для него главным в жизни. Сам Борис Саченко неоднократно говорил: «Писатель — это произведения. Есть они — есть писатель. Нет произведений — нет писателя».

Борису Саченко можно не стесняться сделанного. За неполные четыре десятилетия творческой деятельности им издано почти четыре десятка книг. Написаны сотни рассказов, одиннадцать повестей, три романа.

В моем архиве сохранились записи разговоров, которые мы вели с Борисом Ивановичем в течение многих лет. И хотя с тех пор, как говорится, утекло много воды, мысли писателя не утратили своего интереса и актуальности.

Временное и вечное

— Борис Иванович, мы часто говорим о литературе, что она, мол, и источник эстетического наслаждения, и мощное средство воспитания, и еще много чего полезного ей приписываем. Но так ли оно на самом деле? Не преувеличиваем ли мы значение художественного слова в нашей жизни?

— Может, в чем-то и преувеличиваем, но несущественно. Сошлюсь на классиков. Лев Толстой очень высоко ценил роль и назначение художника. «Цель художника, — говорил он, — не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях». Такого же мнения придерживался Некрасов, который утверждал, что «в нашем отечестве роль писателя есть прежде всего роль учителя и по возможности покровителя безмолвных и угнетенных».

Я не буду повторять известные истины, что литература имеет воспитательное значение, что она всегда была и будет тенденциозной, социально и гуманистически направленной. Что художественное слово, опять-таки сошлюсь на Льва Толстого, кроме «временных интересов общества, должно отражать вечные, общечеловеческие интересы, самые дорогие, задушевные сознания народа».

Мне кажется, что в этом у нас, писателей, расхождений нет. Все мы хотим служить своему народу, хотя это служение каждый понимает по-своему. Один видит его в открытой, страстной публицистике. Второй утверждает свои идеалы силой художественных образов. Третий пробуждает человеческие души тонкой проникновенной лирикой. И невозможно сказать, что здесь более важно, необходимо. Каждый выбирает свое, что греет сердце, питает ум.

Литература — один из самых интимных видов искусства. Человек читает книгу чаще всего в одиночестве, когда рядом с ним никого нет: только он и книга. Это не кино, не театр. Поэтому читателю, оставшись сам с собой, хочется о многом подумать, понять и себя, и других людей, осмыслить то, что делалось веками и что делается сейчас вокруг него. И книга здесь — первейший друг, помощник и советчик. Не беда, если во время чтения он засмеется, заплачет или отложит книгу на некоторое время в сторону, захочет сосредоточиться, углубиться в себя. Не стоит забывать, что читатель ищет в книгах определенную опору в своей жизни, в своей деятельности. И писателю, если только он хочет, чтобы его уважали, важно не обмануть человека, оправдать его надежды.

— А что для этого нужно? Какой, по-твоему, самый главный компонент художественного произведения?

— Таких составляющих много. И я, пожалуй, не возьмусь определять, что среди них главное, а что второстепенное. Все важно — и форма, и содержание. Между ними должно быть, как говорят философы, диалектическое единство. Но если ты уже задал такой вопрос, то я отвечу на него словами того же Льва Николаевича (извини, что так часто его цитирую). Так вот Толстой на этот счет признавался, что главный герой всех его произведений, «которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда».

Не только один Лев Толстой, а и многие другие писатели-классики предупреждали, что литература может быть нужна народу, стать его совестью только тогда, когда она не будет бояться говорить правду, какой бы горькой она ни была, когда литература ничего не будет скрывать от людей.

— Но, согласись, что правда, какой бы она искренней не была, еще не искусство...

— Полностью согласен. Действительно, одной голой правды мало для литературы. Для литературы нужна сила художественного слова, магия писательского сопереживания, чтобы правда жизни стала художественной правдой.

— А в чем же все-таки разница между жизненной правдой и художественной?

— Художественная правда — это правда жизни, увиденная творцом и пропущенная через его ум, знание, согретая его сердцем. Она, эта правда, ничего общего, конечно, не имеет с «фольгой», с украшением, приукрашиванием правды. Вместе с тем художественная правда может принимать самую разнообразную форму — реалистичную, фантастическую, фантасмагорическую, мистическую. Взять, например, роман «Люди на болоте» Ивана Мележа. Конечно же, в реальности таких людей, как Василий Дятлик, Ганна, Миканор в тех местах, откуда родом писатель, не было. Но были десятки других, которых Иван Павлович хорошо знал сам или о которых ему рассказывали его родители, односельчане. От каждого из них писатель взял какую-то черту характера, какую-то деталь, подробность и нарисовал своих, чрезвычайно ярких, самобытных героев. Героев, в которых правда жизни воплощена куда полнее и убедительнее, чем в любом документе.

— А каким тебе кажется сегодняшнее состояние белорусской изящной словесности?

— Понимаю подтекст твоего вопроса. Во время перестройки некоторые горячие головы слишком уж взялись критиковать нашу литературу, зачеркивая едва ли не все, что наработано в советское время. На самом деле мы имеем не такую уж и плохую литературу. Лучшие произведения ее говорят сами за себя — они переведены на многие языки и стали достоянием культурных людей всего мира.

— А еще иногда раздаются голоса: мол, сколько можно писать о войне? Поколения, которые участвовали в боях, либо те, что пережили ужасы войны, уже уходят. А послевоенная молодежь — что она знает о войне, какую правду о ней может сказать?

— Давай рассуждать так. Даже сегодня, спустя столько лет после окончания войны, никто не может сказать, что о войне мы знаем все. Время открывает новое и новое, чего раньше не знали, а если и знали, то не смели или не имели возможности показывать. Ничего удивительного в этом нет — правда о войне многоликая. Да, как выясняется, у каждого своя, каждый пережил свою войну. Ведь воевала с фашизмом не только армия, воевал весь народ. И Победа добывалась не только на полях сражений, но и в глубоком тылу, на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми. Литература уже многое о войне сказала. Но не все. И не всегда так, как следовало бы сказать. Так что перед писателями — широкое поле деятельности. Это к вопросу «сколько можно о ней писать?..»

Тема войны — одна из самых главных тем литературы. И нет, не может быть более современной темы, чем эта. Ведь если не отстоим мир, если, не дай Бог, вспыхнет новая война — все самые актуальные, как некоторым кажется, темы и проблемы станут ненужными.

— Борис Иванович, в последнее время ты дважды — на пленуме правления в 1978 году и на съезде Союза писателей в 1981 году — выступал с докладами о состоянии литературы для детей и молодежи, в которых отмечал ряд серьезных проблем и недостатков в этой области.

— К сожалению, многие недостатки, о которых не раз говорилось на наших писательских форумах, по-прежнему присущи детской литературе. И дело не в количестве написанного и изданного, а в качестве. А оно не слишком высокое, а в некоторых случаях и вовсе низкое. Яркие же, самобытные произведения — явление пока редкое. И это должно всех нас тревожить. Чтобы нас читали, чтобы наша литература могла конкурировать со всемирно известными образцами — надо поднимать ее уровень, ее качество. Для долговечности и живучести произведений одной только правды недостаточно. Нужно еще, чтобы они были талантливыми, чтобы у них был запас чувств и мыслей, которые бы одинаково волновали не только современников, но и тех, кто придет нам на смену. Так вот таких произведений в художественной прозе для детей и юношества мало, непростительно мало...

Романтика и драматизм возрождения

— Борис Иванович, знаю, что определенный период нашей литературы — 20-30-е годы — ты исследовал довольно глубоко и серьезно и имеешь свою позицию, свое мнение по поводу тех процессов, которые тогда происходили.

— Это время я бы назвал романтично-драматическим. Романтичным, ведь после стольких лет то полонизации, то русификации у белорусов появилась наконец надежда на возрождение. В Минске открылись Белорусский государственный театр, Белорусский государственный университет, Государственное издательство, Институт белорусской культуры, Государственная публичная библиотека, выходили журнал «Полымя», газеты «Советская Белоруссия», «Звязда»... Ликвидировалась безграмотность, переводились на родной язык делопроизводство и даже армия — шла так называемая «белорусизация».

А с другой стороны, это время было наполнено большим внутренним драматизмом и, я бы даже сказал, трагизмом. Как отмечал один из старейших белорусских писателей Максим Лужанин в своей автобиографической заметке, литература входила в пору бурных диспутов, затяжных дискуссий, жестких взаимных атак одной литературной организации на другую.

Особой воинственностью определялась община БелАПП, которая по примеру РАПП разделила всех белорусских писателей на буржуазных, крестьянских и пролетарских. И в соответствии с этой градацией «отпускались» слава и бесчестие. И не имело значения, кто, что и как пишет, важно было одно — «свой» он или «чужой»... Своих, конечно, без меры хвалили, а чужих уничтожали оглобельной критикой.

А вслед за критикой шли и репрессии. Были уволены с работы и арестованы бывший директор Института искусствоведения Инбелкульта, заместитель заведующего Белгоскино Дыла, академики Ластовский, Смолич, Некрашевич, Лесик, Пичета, профессор Эпимах-Шипило, писатели Горецкий, Громыко, Дубовка, Пуща, Жилко, Бабареко, Чернушкевич, Гурло и многие, многие другие.

Арестованные обвинялись в принадлежности к контрреволюционной организации. Уже осенью 1930 года на страницах газет начали печататься более чем странные письма, в которых их авторы — самые авторитетные и известные в Беларуси люди — признавались в грехах и ошибках, которых не имели, публично каялись в том, в чем не были виноваты. Хочу привести некоторые отрывки из этих писем, малоизвестные нашим читателям, — чтобы они почувствовали весь драматизм момента.

Первое такое письмо появилось за подписью Якуба Коласа. «Во вредной контрреволюционной работе, — писал поэт, — наряду с более активными представителями национал-демократизма, принимал участие и я, попав под влияние национал-демократических идей и настроений... Оторванный от живых источников пролетарских масс, замкнутый в тесном кругу национал-демократической интеллигенции и отравленный национал-демократическим дурманом, я примирительно и оппортунистически относился ко всем его проявлениям, ни разу не выступив против них ни в печати, ни в порядке пролетарской самокритики...»

Менее чем через месяц того же года газета «Звязда» поместила на своих страницах письмо за подписью народного поэта Беларуси Янки Купалы. В нем были те же горькие строки самобичевания: «...начав с 1908 года, во времена самой черной реакции, работать в "Нашей ниве", я подпал под влияние нашенивовского мелкобуржуазного и кулацкого националистического возрожденизма, увлекся возрожденческими идеями национал-демократической государственности и начал их отражать в своем дальнейшем творчестве, воспевая, как нечто целое, внеклассовое, белорусский "народ", идеализируя в некоторых своих произведениях историческое прошлое, значит, феодально-барщинной Беларуси, затемняя тем самым классовую суть социальной и национальной борьбы за освобождение...

Порывая сам категорически и бесповоротно с белорусским национал-демократизмом, как с каким-то болезненным призраком, который пленил меня на протяжении долгих лет моей сознательной жизни, я искренне желаю, чтобы этот мой горький опыт послужил наукой для той части белорусской интеллигенции, которая еще не совсем освободилась от национал-демократической шелухи, которая окончательно не пришла к убеждению, что только работая под руководством Коммунистической партии, этого авангарда рабочего класса, только отдавая свои силы на социалистическое строительство, она не будет отметена жизнью, как отвратительная памятка рабского прошлого...»

— Раз уж мы заговорили о судьбе Янки Купалы, то хотел бы услышать от тебя твою версию его загадочной преждевременной смерти. Ты в свое время провел на этот счет основательное писательское расследование...

— Свою версию я могу изложить очень коротко: то, что произошло 29 июня 1942 года в столичной гостинице «Москва», — никакой не несчастный случай, а самое настоящее убийство.

— Но ведь многие серьезные исследователи опровергают такую версию. И приводят, как будто, убедительные аргументы.

— Пусть себе приводят, сколько хотят. А я убежден: смерть Купалы — дело рук соответствующего ведомства.

— Твои контраргументы?

— Купала приехал в Москву 18 июня на Второй конгресс Всеславянского комитета, где должен был выступить с речью. И провел в столице практически десять дней. Все, кто видел поэта в эти дни, кто с ним встречался, разговаривал, единодушно свидетельствуют: поэт был в хорошем настроении, вид имел свежий, бодрый. Купала назначал встречи, приглашал на свой скорый юбилей, мечтал, как будет жить и работать после победы, когда вернется на родную землю... Да и зачем ехать в Москву, чтобы совершить самоубийство, если можно было сделать это в любое время и в любом месте? Нет! Не вижу здесь никакой логики.

Настораживает и сама тайна вокруг этой смерти — столько лет прошло, а никто официально в печати никакого сообщения об этой смерти не сделал. Тут одно из двух: либо в этой трагедии не все ясно, либо настолько ясно, что кое-кто не смеет об этом сообщать. Во всяком случае, попытка музея Янки Купалы заполучить материалы комиссии, занимавшейся выяснением смерти поэта, ни к чему не привела — материалы не только не были присланы в музей, но даже никому из сотрудников музея не показаны.

Ценить и обогащать

— Ты довольно часто выступаешь в печати с острыми публицистическими статьями, в которых поднимаешь важные, насущные проблемы. Что больше всего тебя волнует, тревожит сегодня?

— Как писателя и как человека, который родился и вырос в самом красивом уголке Беларуси, Полесье, меня давно волнует проблема экологии. А точнее, то, как идет мелиорация на Полесье. Вместо того, чтобы подходить к этому делу разумно, по-хозяйски, обеспечивать на осушенных землях двустороннее регулирование воды, горе-мелиораторы выпрямляют, уничтожают наши превосходные, исконно-щедрые реки и речушки, роют глубокие, прямые, как стрелы, каналы, после которых не остается ни капли влаги не только на торфяниках, но и на прилегающих минеральных почвах. И в результате такой нерадивости, а я бы даже сказал, варварства, большие территории земли превращаются в пустыню.

Не менее острая, по моему мнению, и проблема наследия — отношение к великим духовным сокровищам, оставленным нам наши предшественниками. Я, конечно, беспокоюсь прежде всего за наследство культурное, литературное. А оно у нас не такое и маленькое, как некоторым представляется. Во всяком случае, изучать, издавать, переиздавать, пропагандировать нам есть что. Об этом говорится не один год, однако... Диво дивное, да и только — но и сегодня еще приходится доказывать, как необходимо знать каждому свои корни, истоки, как необходимо иметь народу свою историческую память.

В последнее время ситуация, кажется, начала улучшаться к лучшему. Изданы произведения Ядвигина Ш., Каруся Каганца, Сергея Полуяна, Максима Горецкого, Иосифа Дылы, Янки Неманского, Владимира Жилки и других незаслуженно репрессированных писателей. Выходят многотомные издания — «Свод памятников истории и культуры Беларуси», «Энциклопедия литературы и искусства»... Но многое, что следовало бы, что этого заслуживает, еще не собрано, не издавалось.

Настало время написать и издать новую историю белорусской литературы, так как в тех, что до сих пор выходили, слишком много пропусков, замалчиваются имена, произведения и факты, без которых литература наша представляется неполной, обедненной и далекой от того, что было на самом деле. Просто непростительно, какие мы неповоротливые, как мало делаем для возвращения нашего такого ценного и богатого наследия. Ох, как кое-кому еще и сегодня хочется, чтобы у белорусов не было своей истории, своего прошлого, а значит, и никаких святынь. И ради этого ищется любая причина, чтобы порвать связь современного с прошлым, лишить народ своих корней. А без прошлого разве можно по-настоящему оценить настоящее? Как тут не вспомнить слова Абуталиба, горского мудреца, которые приводит в своей книге «Мой Дагестан» Расул Гамзатов: «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки».

— Знаю, что в свое время ты принимал активное участие в разработке Закона о языках. Скажи, пожалуйста, чем было вызвано принятие этого закона?

— Вызвано одним — заботой о сохранении и развитии родного языка. Но, прежде чем говорить о проблемах сегодняшних, хочу сделать небольшой экскурс в прошлое. Как известно, наш язык имеет довольно богатую историю. Истоки его начинаются почти пять веков назад, еще в Великом Княжестве Литовском. Во всяком случае, Статут ВКЛ был написан именно на древнебелорусском языке. Благодаря Уставу, белорусский язык бытовал в суде да и в делопроизводстве достаточно долго, пока в 1697 году не был отменен специальным постановлением польского сейма.

Бедный белорусский язык — кто только над ним ни издевался. За годы своего существования он пережил несколько драматических этапов. К сожалению, и сегодняшнее состояние его незавидное. Особенно тревожит в последнее время язык в наших театрах. Казалось бы, где еще, как ни в театре, должен показываться пример настоящей заботливости, чистоты употребления и произношения родного слова. Однако на деле все не так. Причем портят язык одинаково и драматурги, и актеры. Драматурги — ведь хотят добиться наибольшего сценического эффекта, но, как оказывается, не все хорошо знают язык. Актеры же — не имеют живой разговорной практики, белорусский язык для большинства из них — это язык не жизни, а только работы. Поэтому не удивительно, что у некоторых такое произношение, что хоть уши затыкай.

Далек от совершенства, прости за прямоту, и язык средств массовой информации. Он обедненный, упрощенный до примитива, засоренный различными канцеляризмами, штампами. Это свидетельствует о низкой языковой культуре нашей журналистики, о том, что языку не уделяется должное внимание ни во время подготовки журналистов, ни потом, во время их работы...

— А может, проблема начинается еще раньше?

— Конечно! Выход, решение проблемы мне видится в том, чтобы школьники одинаково хорошо знали и русский, и белорусский языки, а еще лучше — и один иностранный. Знание языков дает человеку возможность усваивать культуру других народов, расширяет его мир, границы общения, работы, жизни... Конечно, все это нужно делать спокойно и мудро, без шараханий.

Язык же каждого народа — это не только национальное богатство, он — ценность общечеловеческая, требующая защиты и охраны государства.

Беседу вел Зиновий Пригодич, 14 мая 2014 года. Источник: газета «Звязда»,

в переводе: http://zviazda.by/2014/05/40652.html