Самый цитируемый белорусский исследователь Михаил Артемьев: «Белорусские ученые мозговитые и работоспособные»

Просмотров: 2951Комментарии: 0

Мы ждали человека в строгом пиджаке, галстуке «под самую шею» и с черным кожаным портфелем. Как-никак доктор химических наук, заведующий лабораторией нанохимии Белгосуниверситета, самый цитируемый белорусский ученый. А он оказался по-европейски удобно и просто одетым, по-белорусски вежливым и искренним с нами, своими собеседниками. Михаил Артемьев рассказал «Звязде», для чего нужно давать волю своим ученикам, каким образом лучше использовать путешествия за границу и почему стоит работать в родной стране.

— Так сказать, внешне наша наука не такая красивая и привлекательная, как это видится сторонникам сериала «Теория большого взрыва», — шутит Михаил Валентинович и показывает свою лабораторию. — У нас есть несколько центрифуг, мешалок и спектрометр, с помощью которого можно определять цвет нанокристаллов и их количество. Не все исследования мы можем делать сами. Некоторые проводим, например, у наших партнеров в Германии, Испании, России и других странах. Но оборудование, которое вы видите, только тусклая отделка. Настоящая наука находится в голове каждого ученого.

— Расскажите, пожалуйста, над чем сейчас работают в лаборатории...

— Основные объекты наших исследований — это наночастицы различных материалов, которые могут использоваться для создания техники, например, в дисплеях нового поколения. Несколько месяцев назад компания Samsung анонсировала первый в истории телевизор на нанокристаллах. Экран современного телевизора состоит из микроскопических точек красного, синего и зеленого цветов. Перед каждой из них стоят специальные затворы из жидких кристаллов. Они или пропускают свет, или нет. Если все три открыты — глаз это видит как белое. Так созданы современные линзы. Компания Samsung изобрела новую технологию. Она вместо светофильтров установила нанокристаллы, светящиеся теми же тремя цветами, если подсвечивать их ультрафиолетом. Так называемый эффект люминесценции. Мы создаем новые материалы с уникальными свойствами такого рода. Компания Samsung ежегодно объявляет грантовый конкурс на фундаментальные прорывные проекты с оригинальными научными идеями, которые когда-либо в неблизкой перспективе смогли бы принести прибыль. Мы собираемся поучаствовать в нем и разрабатываем новые материалы для телевизоров последнего поколения.

— А где еще могут использоваться наночастицы?

— В сверхчувствительной диагностике заболеваний. Этим занимается не только лаборатория нанохимии БГУ, но и многие научные группы в мире. Сейчас такие исследования проходят в рамках флуоресцентного иммуноанализа. Берется какой-то клеточный материал, например, кровь, и выясняется, есть в ней нездоровые клетки или нет. Для этого вводят специальный маркер — молекулу-краситель. К нему пришивается белковая молекула, так называемое антитело, которое точно распознает свою клетку и затем светится под ультрафиолетом нужным цветом.

Около 15 лет назад было предложено вместо них использовать нанокристаллы. Потому что, в отличие от красителей, мы можем менять цвет частиц, двигать так называемую полосу люминесценции по широкому спектральному диапазону. Кроме того, это ускоряет процесс определения вредных клеток от месяца до нескольких дней. Но с другой стороны, наночастицы непредсказуемы. Неизвестно, как они себя поведут в организме человека. До сих пор их тестировали только на животных.

— Звучит эволюционно!.. Если взглянуть через призму истории, насколько возможны и нужны были наноисследования сто лет назад? Или это исключительная привилегия современности?

— Несколько столетий назад корифеи от науки работали в одиночку. За это им никто не платил, поэтому у ученых должны были быть побочные доходы.

Современная наука построена на совершенно иных принципах. Во-первых, она очень дорогая. Инструмент, который на нанометровом уровне позволяет определить элементный состав частиц и с помощью которого коллеги в Испании исследуют нанокристаллы из нашей лаборатории, стоит несколько миллионов евро. Не каждый может себе такое позволить. Во-вторых, наука стала чрезвычайно высокоспециализированной. В общем, изобретения с приставкой «нано» — это исключительно междисциплинарные исследования. Если раньше Ньютон сам ставил эксперименты и опыты, то сейчас даже в пределах одной группы сделать все самим нереально.

доктор химических наук, заведующий лабораторией нанохимии Белгосуниверситета Михаил Артемьев

Фото Сергея Никоновича

Человечество накопило столько знаний, что получить их все сразу физически неподвластно. Поэтому универсальных ученых сегодня почти нет. У каждого есть специализация. Только кто-то рассуждает шире и видит свою деятельность глобально, а кто-то думает о небольших задачах.

— То же самое происходит не только в науке, но и в культуре...

— Пожалуй, что так. И в спорте тоже. В-третьих, существует необходимость фактически ежедневно объяснять заказчикам, а в нашем случае это чаще всего государство, зачем нужны эти исследования. Почему налогоплательщик должен отдавать свои деньги на то, чем занимаются ученые. Если заказ делает фирма, то оформляется так называемая подача гранта. По нему средства выделяются на конкретные проекты по созданию новых прикладных технологий. А есть фундаментальная наука, и ее чаще всего финансирует государство и только в небольшой части — бизнес. Ведь она — базис, на котором строится вся экономическая мощь любой страны. На фундаментальной науке базируются новые технологии прикладной науки.

— Без чего фундаментальная наука не может существовать?

— Без людей, которые любят свою работу, без оптимизма, открытости и коммуникабельности. Без доброжелательности к своим коллегам и даже конкурентов. А еще без участия ученых в конференциях. На них происходит в первую очередь обмен информацией. Мы начинаем понимать, что делают другие группы, взаимно обогащаемся и при этом используем возможность прорекламировать свою работу и страну в целом. Это важно не только с точки зрения реноме государства и белорусской науки, потому что в процессе глобализации последнее выделить довольно непростая задача, но и со стороны коммуникации между учеными. Таким образом завязываются контакты, идет обмен идеями. У одних они есть, а другие согласны их реализовать. Стремление сделать совместный проект часто выливается в новые исследовательские результаты. Если этого обмена не происходит, то наука превращается в провинциальную. Она не может выйти на мировой уровень. Ученые изобретают велосипед или еще хуже — занимаются лженаукой, поскольку не получают должной критики от других школ.

К этому же вопросу относятся публикации в научных журналах — вестник для каждого ученого. В постсоветских странах вроде Беларуси и России большинство ученых находится уже в зрелом возрасте и им сложно отыскать себе место в ранжировке по количеству цитирования. Здесь вопрос прежде всего языковой. В советское время работы печатались по-русски, на Западе были известны из них только самые выдающиеся. При этом исследования в СССР делались важные, но на них никто не ссылался. Молодежь, работающая в нашей лаборатории сейчас, в этом плане очень мобильная. Она направлена на то, чтобы написать статью по-английски и первой напечатать ее в зарубежном журнале.

— Получается ли участвовать в зарубежных конференциях?

— Государство нас обеспечивает в основном зарплатой, оборудованием, реактивами, а также командировками в страны ближнего зарубежья. Иногда получается посетить международные конференции за счет внутренних средств Белорусского государственного университета, на базе которого мы работаем. Если такой возможности нет, то используем деньги из полученных грантов, при их наличии. Однако в общем ситуация с участием в ведущих международных научных конференциях очень сложная, особенно для молодых ученых, аспирантов.

— Как финансируется наука в других странах?

— У них ведение фундаментальной науки происходит по конкурсной грантовой форме. Если профессор Германии, имеющий полную профессорскую зарплату за счет преподавания в университете, желает заниматься исследовательской деятельностью, он оформляет заявку на грант и формирует одновременно опытную группу. Далее комиссия, состоящая из ученых-специалистов из нескольких государств, отбирает лучшие проекты в рамках заданного направления на ближайшие годы и финансирует их. Это жесткая система, но действенная.

— Но давайте вернемся к нашим реалиям. Я знаю, что в 1990-е вы могли уехать из Беларуси, но остались и продолжили здесь работать...

— Я отношусь к поколению, чье становление пришлось на период перестройки, когда условия жизни не были самыми простыми. Поэтому многие из знакомых мне аспирантов БГУ в то время уехали на Запад. Некоторые из них сегодня — ведущие профессоры в лучших университетах мира. В общем, белорусские ученые востребованы, потому что очень мозговитые и работоспособные. Мы берем фантазией и неординарностью мышления. А ученые моего уровня, которым в 1990-е было около 30 лет, с трудом могли войти в слаженную иностранную научную систему, где хватает своих молодых талантов.

— В то время и вы ездили учиться за границу...

— Да, в 1991 году был 8 месяцев на стажировке в Массачусетском технологическом институте. Он входит в пятерку лучших университетов мира. У меня была возможность остаться в Америке. Но я вернулся, потому что в Минске у меня уже были молодая жена и ребенок. Да и наука не занимает 100% жизни. Для меня важно, чтобы все было гармонично: работа, семья, отдых, друзья. Последнее особенно важно. Я хорошо понимал, что если уеду из Беларуси, то потеряю их. Да, у меня будет шикарная работа и более чем приличные условия жизни, а близких людей — не будет.

— Вы остались и стали заведующим лабораторией, видите научную «кухню» изнутри. Как думаете, что важно, чтобы белорусская наука развивалась дальше?

— Мне бы хотелось, чтобы у нас росли свои научные группы и школы. Для этого необходимо, чтобы молодежь перенимала те знания, которыми мы уже обладаем. Для ученого лучшее признание, кроме Нобелевской премии, когда успехи ученика, которого он вел от первых курсов института до диссертации, превосходят его собственные.

— А если ваш ученик решит уехать и работать в другой стране, как вы к этому отнесетесь?

— Нормально. Молодые и талантливые ищут место для полной самореализации. Я понимаю возможности нашей лаборатории, поэтому если они перерастают их, все понимаю и отпускаю. Единственный критерий для меня, как научного руководителя, — это творческий рост человека, его желание выйти на новый уровень. Можно ли в такой ситуации отказать таланту в желании стать лучше?

Вероника Пустовит, pustavit@zviazda.by, 26 июня 2015 года. Источник: газета «Звязда», в переводе: http://zviazda.by/2015/06/89348.html